Но пока Тина от волнения мало что слышала. При первых звуках песни она будто вернулась в юность. Она прекрасно помнила шумный, разноцветный институтский зал, заполненный смешливой студенческой братией, пыльную сцену, себя в серебристом платье. И она почувствовала гордость за то, что вот сейчас заставит этот зал замолчать, слушая ее. Она прекрасно знала, что институтское начальство, устраивая такие торжественные концерты по случаю всяких юбилеев, просто отдает дань давнишней традиции и так своеобразно показывает свою лояльность перед вышестоящим начальством. Для нее также не было секретом, что студентов на такие мероприятия загоняют для галочки, но вместе с тем она отлично помнила, что, стоило ей начать петь, как этот шумный, непредсказуемый, насмешливый зал замолкал в немом одобрении. И сейчас здесь, в клинике Азарцева, во время репетиций с нынешним аккомпаниатором ей казалось, что все будет так же. Что ее голос не только не потерял свою силу, но и приобрел новые, более густые, оттенки. Поэтому она и выбрала арию Сольвейг, которую не отваживалась петь в юности. На репетиции она слышала, что и акустика в этом холле хороша, и рояль звучал прекрасно. Теперь же ей казалось, что рояль гремит, наподобие военного оркестра, заглушая ее голос, что стены поглощают наиболее тонкие, интересные оттенки звуков, на слушателей же она вообще не в силах была смотреть. Они казались ей не людьми, а какими-то злыми масками, ибсеновскими троллями, заманивавшими путников в норвежские леса…

Песня окончилась.

– Заснули! – показала одна из дам пальцем на птиц. Шоумен и девушка с перевязанной грудью фыркнули. Китаянка сидела молча. И только медсестра горячо захлопала. Азарцев, которому очень понравилось Тинино пение, тоже собирался громко захлопать, но тут Юля навалилась на его ноги всем телом, будто пытаясь поднять с пола какой-то предмет, и прижала грудью его руку. Азарцев отклонился назад, но хлопать другой, остававшейся единственной свободной, ему было невозможно. Тина разозлилась. В голове мелькнула поговорка: «Перед свиньями бисер метать». Он что, нарочно выделывает с Юлией эти трюки? Ей захотелось уйти, но аккомпаниатор смотрел на нее, и она, привыкшая не подводить людей, объявила следующий свой номер.

– Алябьев. «Соловей».

– Наши-то птички спят, так давайте пришлого соловья слушать! – никак не могла уняться дама, показывавшая пальцем на клетку с птицами.

– Вроде нам фуршет обещали, – довольно громко в Юлину сторону заявил шоумен. – А на голодный желудок можно и петуха пустить!

Юля ласково улыбнулась на его плохой каламбур и сделала знак буфетчику Николаю.

Аккомпаниатор заиграл вступление… Николай отправился за фуршетом. Он вышел из холла и, не закрыв за собой дверь, стал греметь посудой в буфетной.

Тина пела, закрыв глаза. Она решила не думать о тех, кто сидит сейчас в зале, и представлять себе, что ее слушают раненые на всех мыслимых земных войнах. Но теперь она поняла, что петь для тех, кто был ранен на полях сражений, и для тех, кто прооперирован по собственной прихоти, – большая разница. Она открыла глаза. Эта рука! Это нестерпимое зрелище: Юлина рука, переползшая с рукава костюма Азарцева и теперь ласково сжимающая его ладонь! Почему же он не уберет свою руку? Не стряхнет с себя эту ненавистную Юлину кисть? Ведь он же уверял Тину, что между ним и Юлей уже давно ничего нет!

Тина не могла знать, что другой рукой Юлия изо всех сил удерживает Азарцева в выгодном ей положении, а тот не может пошевелиться без того, чтобы не устроить шумную возню, отбиваясь от нее. Он попытался встать, но Юлия незаметно уцепилась за его штанину. Азарцев понимал опасность ситуации, однако не хотел привлекать излишнего внимания пациентов. К тому же он боялся, что своим шумом помешает Тине петь. Оставалось надеяться, что после концерта он все объяснит.

Когда Тина окончила «Соловья», громко захлопали только Азарцев и медсестра. «Конечно, я ведь спела не все трели», – Тина решила не рисковать и обойти самое высокое место.

– Нет, самодеятельность неплохая, петуха не пустили! – громко констатировал шоумен. Он относился к тем, кто без зазрения совести отбрасывает уже использованных людей, как отработанный материал. Анестезиолог, уже проведший операцию, в его сознании как раз относился к этой категории, в отличие, например, от хирурга, который должен был еще снять швы. Китаянка, сидевшая, словно проглотила столб, вдруг повалилась на бок. Азарцев вскочил и едва успел ее подхватить.

– Извините, я заснула в своей повязке, – забормотала она. – Я все равно ничего не вижу.

– Это скоро закончится, – ослепительно улыбнулась в ее сторону Юлия.

Тина поблагодарила аккомпаниатора и двинулась к выходу. Но тут ее остановил вырвавшийся от китаянки Азарцев.

– Куда же вы, Валентина Николаевна? – он протянул к ней руки.

«Как фальшиво у него вышел этот жест, – подумала Тина. – Как театрально!»

Но все-таки Азарцев сумел удержать ее в середине комнаты. Ему искренне понравились и «Песня Сольвейг», и «Соловей», и он хотел, чтобы Тина еще спела ее самое любимое со студенческих лет – «Аве, Мария». Он сам не раз слышал ее пение и тогда, в институте, и сейчас, на репетиции, и каждый раз удивлялся сочности ее голоса, искренности мольбы. Тина пела так, будто сама обращалась к Пресвятой Деве с мольбой о здоровье для своих близких, о крупице счастья для самой себя.

– Пожалуйста, на сцену! – Азарцев напирал на Тину всем телом, и ей ничего не оставалось, как вернуться. – Следующий номер я объявляю сам. «Аве, Мария!». Шуберт, – торжественно проговорил он, а на следующем вдохе забыл, как называется термин, когда музыкальное произведение исполняется одним голосом, без сопровождения инструмента. Все смотрели на Азарцева, а он стоял с остановившимися глазами, приоткрыв рот. – В общем, Валентина Николаевна поет одна, без аккомпаниатора! – наконец нашелся он и от смущения сделал легкий поклон, напомнив публике молодого слоненка, выступающего в цирке. Это ужасно всех развеселило. Публика в лице двух дам, девицы и шоумена решила, что весьма унылая часть концерта окончена, и теперь предстоит от души повеселиться.

Валентине Николаевне ничего не оставалось делать, как прижать руки к груди и набрать воздуха.

– Ну, давай! – шепнул ей Азарцев, пребывающий в полной уверенности, что концерт удался. Он не заметил, как буфетчик Николай с двумя тележками остановился в дверях.

– Аве, Мария… – Голос Тины начал набирать, возвышаясь, всю присущую ему мощь. Юлия призывно кивнула буфетчику. Николай послушно вкатил сначала одну тележку. Звякнули на пороге бутылки с легким вином. Все взгляды переместились в сторону двери. Азарцев сделал буфетчику страшные глаза и замахал руками, чтобы тот прекратил звенеть. Николай в нерешительности остановился и перевел взгляд на Юлию Леонидовну. Та сделала вид, что не понимает знаков Азарцева. «Что ж ты остановился-то в дверях, недотепа! – можно было прочитать в ее глазах. – Уж если въехал, так проезжай к месту назначения!» И буфетчик, изо всех сил стараясь не греметь, покатил свою тележку дальше, в центр комнаты. Оставив здесь свой приятный груз, он быстро вышел и следом вкатил и вторую, нагруженную деликатесами. По холлу распространился аромат съестного.